...Он и сам не знал, зачем перенес этих двоих для пробуждения в Земли-без-Света. Наверное, просто потому, что знал: здесь они были созданы, здесь должны впервые осознать себя. Так будет лучше. Так надо.
Братья - но так непохожи друг на друга и душой, и обликом... Лучший - Артано, искуснейший - Курумо. Один - насмешлив и дерзок, другой молчалив, спокоен, усерден. У старшего - глаза Мелькора, душа Мелькора; младший - словно орудие, пытающееся приспособиться к руке мастера.
Артано был нетерпелив и порывист, его мысли часто обращались в вопросы, отточенной сталью скрещивавшиеся с мыслями Ваятеля. В мысли Курумо все образы знания, откованные Кузнецом, погружались как в расплавленный воск; вбирая в себя и цепко запоминая все, он смотрел пристально темными как Извечная Ночь глазами - не понять, что думает. Никогда не возражал. Странен был. Часто Кузнец ловил себя на том, что рядом с ним чувствует себя не менее неуютно, чем под пронизывающим взглядом Артано.
С Артано Ваятель был зачастую суров и неприветлив: страшился странных, почти кощунственных вопросов майя, на которые не смел искать ответа, его сомнений, стремительности мыслей и решений. Рожденный Пламенем, и сам - пламя, ярое и непокорное: Артано Аулендил, Артано Айканаро... Страшно предчувствовать, что когда-нибудь проснется память, дремлющая в глубине холодно-ярких глаз. И тогда он уйдет - и кара Единого настигнет его, как и его создателя...
Однажды Артано принес ему странное орудие - первое, что сделал сам; и снова страх проснулся в душе Ваятеля. Острый клинок из голубоватой стали; и гибкие огнеглазые существа, сплетавшиеся в рукояти, мучительно напомнили Ваятелю - то, крылатое, танцующее-в-пламени. И хлестнул - холод отчужденности. как горсть сухого песка в лицо; Артано отступил на шаг, и на лице его появилась растерянность, какое-то горестное непонимание. С тем и ушел. Больше этого его творения Ваятель не видел.
Сам Ауле давно смирился со своим предначертанием; от прежнего бытия осталась только глухая тоска. Он старался не вспоминать - и, наверно, это даже удалось бы ему, если бы не Артано...
А майя все не мог забыть того, кого первым увидел пpи пpобуждении. Тщетно искал черты Крылатого в лицах Валар; и тогда стpанная мысль pодилась в его душе - мысль, показавшаяся ему безумной. Гнал ее - но мысль не уходила; и однажды он pешился.
Мастер. Ступающий-во-тьме - кто он? Почему он - иной?
В глазах Ауле метнулось - непонятное, и снова звучание его мысли напомнило майя о треснувшем колоколе. Из клубящегося мрака соткалась чудовищная в своей неопределенности черно-огненная фигура, излучавшая недобрую силу - огонь, поглощающий деревья и травы, вздымающий жгучий пепел, чудовищный жар, иссушающий моря и заставляющий рассыпаться в прах горы, опаляющий живых сотворенных, до мучительной неузнаваемости искажающий их облик...
Образ стерся - Ауле уловил сомнение в мыслях Артано. Видение, сотканное майя, было похоже на Великую Музыку не больше, чем тень ветви - на живую цветущую ветвь, но и в этом отзвуке не было, не могло быть того, что нарисовал Ауле. И снова проступило полустертым воспоминанием: лицо - взгляд - отголосок Силы - образ ладони и мерцающей на ней живой искры...
И со всей мощью всколыхнувшегося в душе ужаса и предчувствия потери Ваятель обрушил мысль-молот на паутинно-тонкое стекло запретного воспоминания, разбивая его в пыль.
Нет. Не смей. Ты. Майя. Орудие. Аулендил.
Треснувший колокол.
Сухой стук камня о камень, не рождающий эха.
Мыслью. Моей. Создан. Больше. Ничего. Нет.
Тишина.
Он больше не слышал мыслей майя: всколыхнулись тяжелые волны - исчезли, оставив незамутненной гладь темного бездонного озера.
Забыто. Нет. Не было. Есть - Ауле. Господин. Сотворил орудие. Артано. Аулендил.
Глаза Артано были похожи на полированную сталь, в которой не увидишь ничего, кроме своего отражения. Холодные. Лишенные прежней родниковой прозрачности. Больше не будет вопросов, не будет иных мыслей. Не будет - для Ауле. Не создателя. Не мастера. Господина.